"У меня есть таки дневник Золотарёва - он мне прислал его надысь..." Вы знаете... смерть его была довольно мучительной, поэтому глумиться и прикалываться над этим немного нехорошо.
Золотарёв и Колеватов ушли за бугор, а конкретно в США - у меня есть фотки и другие данные после 1959 года...
 А ведь мы с Емелей последний раз столкнулись на малой Родине, в Мелеузе. Я взял отгулы. И приехал на первомайские праздники на малую Родину, аккурат на девятое мая. После праздника, поехали из города в деревню сажать картошку, а там участочек в двенадцать соток. 
Неожиданно распахивается калитка, и до боли знакомый и приятный звон Емелиного голоса: 
  - Доброго денька, помощь треба? – Прокричал он от калитки. И рот до ушей у нашего дорогого раздолбая. С ним наша работа пошла спорее. Затем, 
наскоро перекусив, пошли прогуляться по Дарьевке. 
  - АЙДА, пошли, на могилки заглянем. Я ведь не сумел на похороны бабушки Паши прилететь - виновато предложил дружище. 
«Айда»- это просто суперовское словечко нашей местности – я от него тащусь, как Емеля, наверно, получает кайф, поймав в СКВИЗ своих оппонентов по бриджу. 
Отдав долг памяти, мы сели на скамеечку. 
- А ты докудова знаешь свою родословную? – Спросил неугомонный Емельян, да ведь горбатого могила исправит. 
- Вообще древо наше прослеживается до шестнадцатого века. Любищевы ведь не простая фамилия. Дворянская. В роду были и дворяне, и купцы и даже статский советник. 
- А я сам помню только прабабку Зину по детским воспоминаниям. Она на завалинке лежала у крестной. Нет, еще мне рассказывали про прадеда Ивана. Но вот про родичей, которые были родителями прабабок и прадедов моих, известно только одно, что прибыли они после отмены крепостничества с Тульской и Курской губерний сюда, в Башкирию. Но имен их в родне никто не помнит. А если еще дальше вглубь веков копать, то вообще тишина, да и откуда у крепостных память? А главное в том ведь, что неграмотные они были. Вот и нет записей ни о ком. И ни гербов не было, да и хорошего генеалогического древа тоже нет. Вот сочинил про деда своего, он в Великую Отечественную погиб:
На память деду.
Мне неизвестный дедушка Спасин, 
Явился на свет в ту жаркую пору, 
Когда мир был ужасно прекрасен, 
Как незнакомка, вонзившая шпоры
В лошадку, всю в яблоках green.
У власти болтался еще Николашка. 
Озимые дружно давали ростки. 
Но глухо протяжно выл Барабашка, 
То Ленин картавый чирикал листки.
И наш бронепоезд очнулся чужим.
Питаясь крапивой и картшелухой, 
Дедулька не умер в лихие годины. 
Когда примерялись на свой и чужой, 
Разграбляя золото и даже гардины.
Чужое словечко вползало - Сплин. 
И "НЭП" проскочили, и попали в "загон", 
В тридцать третьем сожрали сестричку. 
А вот сорок первом, в облезлый вагон 
Дедуля влезал, жуя пустую чечевичку.
Ему ставить тормоз существу "Господин!"
И пусть он бездарно погибнет в "котле". 
Протянется нить бесконечности нежной. 
Когда зажигаются звезды во мне, 
И дарится лучик надежды небесной,
Что миру придет Мессия един!